|
|
|
Реквием
Он говорил мне, что композиторы и художники счастливее режиссеров. Их творчество фиксированно. А как можно запечатлеть удачу режиссера? Записать на видеопленку? Да ничего подобного. Здесь все будет зависеть от кинооператора, его профессионализма. А если он окажется недостаточно талантливым?.. Один и тот же спектакль каждый раз играется по-разному. Потому что, все очень хрупко и зависимо — от любой мелочи, даже от того, что кто-то что-то скажет в проходе между кулисами. И все это выносится на сцену! А потому задача режиссера — сотворить, вылепить свое детище так, чтобы оно было устойчиво к внешним воздействиям. То есть донести Правду, которую никто и ничто не смогут расшатать. Это под силам только таким режиссерам, как Марсель Салимжанов, которые несут эту Правду внутри себя.
Мучился ли Марсель Салимжанов, создавая свои спектакли? Я уверена — мучился, страдал, так как путей к Правде много. Есть прямые, но от этой прямой сама Правда иногда перестает быть сутью. Есть кривые, завихлястые, когда главное для режиссера — это прокричать: я знаю, то чего вы не знаете! А есть путь Салимжанова, когда художник ищет тропинку к свету, который в начале пути еле мерцает. Каждый раз, ступая на этот путь, он даже внешне преображался, сам был как мерцание, мучительно осознавая свою зависимость от конечного результата, к которому был устремлен всем своим существом. И в этом переживании было столько личностного и сокровенного, что иной раз, присутствуя на репетициях Салимжанова, я чувствовала себя неуютно, боялась поднять глаза и встретиться с ним взглядом. Как если бы то, что я увидела, не предназначалось для посторонних глаз.
Композитору достаточно иметь под рукой нотный лист и карандаш, чтобы его творение состоялось, художнику — холст, краски и кисти... Мои произведения могут и не исполнить при моей жизни, но я умру с мыслью, что когда-нибудь все-таки исполнят. Меня эта мечта греет, и пишу я свою музыку с надеждой. Режиссеры могут быть услышанными только при своей жизни. Кроме того, они зависят от драматургии, от бюджета, от настроения актеров, от театральной индустрии и т.д. Без кооперации сотен людей их замысел не может воплотиться. Поэтому режиссер — это не только творец, но и организатор, он ответственен за все, что около спектакля. У Марселя Салимжанова авторитет был настолько высок, что достаточно было произнести: «Он сказал...» - и все выполнялось беспрекословно. Это еще одно подтверждение, что он обладал колоссальной энергетикой Правды.
Марсель был детищем своего татарского народа. Он знал, в чем его сила и красота, и глубоко страдал от тех проявлений безобразного, которые есть у каждой нации. В своих спектаклях он порой намеренно выпячивал какое-то из этих плохих качеств, давая возможность татарину увидеть себя как бы со стороны. Он гордился тем, что был национальным режиссером. Быть художником без национальности в наше время гораздо легче. Если тебя постигла творческая неудача, это можно списать на то, что твой народ еще не дорос до восприятия общечеловеческих ценностей. При этом, естественно, кривя душой от нежелания знать, что общечеловеческое достояние — это копилка, куда каждая нация вкладывает лучшее из того, что имеет. В том числе и твой народ...
Марсель любил своих актеров-татар, которых он воспитывал, шлифуя и доводя до совершенства их национальную мимику, пластику, тембр их голоса... Он добивался, чтобы его актеры ходили, как татары, любили и ненавидели как татары, поворачивали головы, как татары. Именно это стремление отличало его от других режиссеров- космополитов и составляло его общечеловеческую ценность как творца.
Салимжанов не любил резких движений. «Публика всегда консервативна, - говорил он, - и прививать ростки нового надо очень осторожно. Этим публику можно напугать. И потерять. Неоходимо обдуманно подходить к перестройке зрительского восприятия. Не все то новое, что лежит за пределами привычного, отвечает вкусу нашей публики». Изюминку театра Салимжанова составляло то, что его публика была только его публикой, она не перебирала от скуки — куда бы еще пойти. Плохо это или хорошо? Раньше я считала — плохо, публика должна быть избирательно всеядной. А сейчас думаю, что салимжановский зритель был счастлив и Марсель был счастлив с ним. Это было что-то вроде тайного общества, которое жило в радостном ожидании призыва к сотворчеству души. Не скрою, мне было приятно услышать от него, признанного Мастера, что тот путь, по которому мы идем, близок нам обоим.
Ему приходилось прочитывать сотни пьес, он был обязан это делать, так как был Главным, и потому еще, что был одержим поиском талантливых людей, произведений. Он говорил мне, что в целом пьеса могла быть и несовершенной, но если в ней что-то его цепляло, то из этого зерна мог прорасти весь будущий спектакль. Пьеса давала ему толчок, о котором, не догадывался даже сам драматург. Это «что-то» было внутри Салимжанова, его художественной натуры и требовало выхода. А уже потом начиналась рутинная работа с драматургом, который мучительно, сопротивляясь, пытался вытащить из своей пьесы то, что увидел в ней режиссер.
Я умолял его поставить «Трагедию Сыновей Земли» Хади Такташа. Даже не обязательно с моей музыкой, я была готова уступить это право другим композиторам, пусть пишут...
Но Салимжанов сказал, что еще не родился тот режиссер. (Я хотела его спросить: почему же Вы не воспитали такого режиссера? Хотя сейчас понимаю, как был бы неуместен этот вопрос. Разве можно воспитать режиссера? Его можно увидеть, заметить и не мешать ему...). И тогда же он признался, что мечтал поставить Хади Такташа, но раньше, когда был молодым режиссером, этого ему бы не позволила система, а в зрелые годы он и сам прекрасно понимал, что никто не даст ему столько денег, чтобы такой спектакль состоялся. Сегодня я пишу «Трагедию Сыновей Земли» и надеюсь, что когда-нибудь, пусть даже после моей смерти, эту музыку исполнят и услышат. Все, что мне нужно, этог нотная бумага и карандаш... А Марселю нужны были «негаснущие вулканы», суперсвет, идеальная звуковая аппаратура, симфонический оркестр, профессиональный татарский хор... А человеческие чувства — такие, как любовь и ненависть, зависть и предательство, преданность и самопожертвование, - были доступны его ваянию...
Хоть и чувствую себя пятым колесом в театре, но все равно обожаю сопровождать Татарский академический театр имени Галиаскара Камала во время гастролей в Башкортстане. Не могу отказать себе в удовольствии следить за реакцией не казанской публики, которую изучила досконально: знаю, где будут смеяться и должны вдохнуть, затаить дыхание... Люблю сравнивать восприятие татарских зрителей разных географических широт. Я получаю особое, отдельное удовольствие, когда публика ведет себя «неадекватно». Смеется не там, плачет не там. Когда ей нравится то, что не нравится казанскому зрителю... Это — театр в театре. Марсель Салимжанов любил уфимских зрителей. Он говорил мне, что было, и не раз, когда именно они подтверждали его собственную правоту. Ведь дома публика могла и не заметить какие-то нюансы, полутона, а на гастролях это вдруг срабатывало.
Пьесу Туфана Миннулина “Искал тебя, любимая” Салимжанов передал мне во время своих последних гастролей в Уфе. Это было так неожиданно, что я даже задохнулась от его предложения. Он привык работать с Фуатом Абубакировым, а я — с Фаридом Бикчантаевым, опыта работы с Салимжановым у меня не было, и я опасалась, что у нас вкусы не совпадут. Пьеса о любви, в ней всего два персонажа, и весь спектакль должен быть как бы окутан музыкой. Я работала над ней, все время ориентируясь на вкус Салимжанова. А осенью вдруг узнаю, что он тяжело болен и что спектакль будет ставить Рифкат Исрафилов. Мне пришлось сочинять другую музыку, подстраиваясь под художественный вкус другого режиссера. А Марсель приступил к спектаклю «Баскетболист» - к своему Реквиему...
Так он прощался с любимыми актерами, театром, своей публикой. И прощаясь, успел прокричать свою боль о несбывшейся мечте татарского народа.
Масгуда Шамсутдинова
"Стаер. Линия Судьбы", стр.211- 213. Казань, 2004. "Издательство Идел-пресс"
|