|
|
|
Душа на ветру
В трамвай вошла женщина и сразу же обратили на себя взоры. Невольно залюбовалась ею и я… Не то чтобы она была очень молода и красива, но в ней было что-то такое, чего не встретишь у юных красавиц. Это такая стать и такая красота, перед которыми блекнет совершенство внешних черт. Источник этой завораживающей женственности гораздо глубже, она проявляется на лицах постепенно, с годами, да и то далеко не у всех…
Конечно, я сразу узнала е. Это была Масгуда Шамсутдинова, которую до того много раз видела на концертах, в Союзе композиторов, но эта перемен в ней поразила и привлекла внимание раньше, чем я узнала Масгуду.
А вскоре я услышала, как она поет. Это опять же вышло случайно: в комнате работал телевизор и я просто пошла на этот голос… Масгуда исполняла свое сочинение — “Баит Сююмбике”, в котором плач перемежался молитвой, но сквозь эту звукопись женской безутешности явственно проступал образ гордой красоты. Масгуда пела, сидя за роялем, но, не касаясь клавиш, помнится, даже закрыв глаза. В тот момент ей аккомпанировала только душа…
Наверное, излишне говорить, то после этого я уже сознательно стала искать встречи с композитором. Сначала ждала возвращения Масгуды из фольклорной экспедиции. Потом она срочно выехала в Швецию на первое исполнение своего сочинения для хора “О, дети Адама” (одновременно Масгуда консультировала шведских журналистов, которые готовили очередной радиоцикл о татарском фольклоре). А тут и осень подоспела — начались занятия в медресе, где она преподает “прекрасное” (ее предмет так и называется), а кроме того, нынче она стала аспиранткой Института Истории отдела общественной мысли.
Наконец, Масгуда пригласила меня на премьеру своего балета “Серебряная ложка в облаках”, которую она ждала почти десять лет. Вообще-то, по-большому счету, это не балет, а хореографическая миниатюра, но по своей духовной концентрации эта музыка сродни космосу, в ней — те же шорохи, та же пульсирующая бездонность и та же магия. Неспроста долго никто не отваживался поставить это произведение на сцене. Мало того, что музыка сама по себе необычна, но с ней действительно связаны трудно объяснимые вещи, подчас роковые стечения обстоятельств, в чем смогли убедиться и участники набережночелнинского хореографического ансамбля “Булгары”, ставшие первыми исполнителями “Серебряной ложки”…
Словом, когда мы наконец встретились для этого интервью, честно говоря, я уже затруднялась ответить даже самой себе, кто передо мой — композитор, ученый -фольклорист или просто колдунья?…
Cкажи мне, кто твой джин, и я скажу, кто ты
—Масгуда, готовясь к этой встрече, я прочитала, кажется все, что написано о вас… Это не составило труда, ибо написано пока немного, во всяком случае, в родных пределах… И как правило, вашу творческую самобытность объясняют тем, что вы родились в деревне и, что называется, с молоком матери впитали красоту народных песен и мелодий. О, согласитесь, то же самое можно сказать почти о каждом из наших композиторов, и при всем том ваша музыка даже отдаленно не напоминает ту, которая написана на основе того же фольклора другими авторами. Что вообще вы подразумеваете под этим понятием — “фольклор”? Многим это представляется приблизительно так: сидят бабушки, поют что-нибудь старинное, протяжное, а рядом с ними кто-то все это записывает на магнитофон…
—Мне труднее было бы ответить, что для меня не является фольклором. Фольклор — это все: мой характер, мои привычки… Скажем, я очень люблю чай с яблоками: накрошу и пью. И вот когда это увидел гид наш гид в Швеции, тоже фольклорист, он просто ахнул: оказывается, его бабушка делала точно так же. Сегодня, наверное, ни один швед не пьет чай с яблоками, но при этом не исключено, что когда-то очень давно моя прапрапрабабушка и прапрапра… нашего гида вместе пили чай с яблоками.
Я это пример привела, что народы отличаются друг от друга не языком, не религией (язык можно выучить, конфессию сменить), а именно фольклором, который для меня сродни понятия менталитета. И чай с яблоками — такая же неотъемлемая часть его, как песни, обряды наших предков, сам строй их мысли, мироощущение.
Вместе с тем фольклор не есть что-то застывшее, это своего рода струны человеческой души, которые откликаются далеко не на каждое прикосновение, а только такое, которое не нарушает в человеке его внутренней гармонии.
К примеру, мы не всегда можем объяснить себе, почему один человек симпатичен, а другой, даже без видимых причин, неприятен. Вернее, мы объясняем это какими-то психологическими факторами, биоэнергетическими особенностями человека. Наши предки, естественно, даже слов таких не знали, но часто испытывали то же самое и объясняли это явление по-своему. Скажем, в татарском языке есть слово “джин”, по смыслу оно имеет мало общего с джиннами из арабских сказок. В татарской деревне могли приблизительно сказать так: “Не подходи ко мне, твой джин плохо действует на моего джина”, или наоборот: “моему джину хорошо рядом с твоим…” На сегодняшний наш взгляд, это чистейшей воды фольклор. Хотя, в сущности, что изменилось, кроме того, что этому самому джину найдено другое название, более научное?
Или скажем, у нас принято ругать самодеятельных композиторов: дескать, их музыка примитивна, портит вкус… Но как можно запретить человеку сочинять музыку, тем более, если ее слушает народ?! По-моему, каждый в этой жизни достоин желания выразить в звуках доступную ему красоту. Если уж на то пошло, то вся народная музыка, выражаясь опять же нашим языком, это самодеятельное творчество. Вот и нынешние композиторы-любители во многом берут на себя как бы черновую работу. Время отсеет лишнее… И потом уже профессиональные композиторы будут черпать из этой “народной” музыки темы для своих симфоний. В конце концов, даже музыку Моцарта все человечество любить не может…
Конечно, я упрощаю какие-то вещи, но только ради наглядности, в подтверждение той мысли, что фольклор в нашей жизни играет куда более важную роль, чем это принято думать.
—Ну, а если бы ваше восприятие фольклора было бы не столь объемлющим, а более традиционным, вы и тогда стали бы композитором?
—Композитором, наверное, я и тогда бы стала, но в музыке я была бы “технарь”. И скорее всего, быстро сломалась бы…
Музыка должна пойти из тебя, хлынуть, как вода из переполненной бочки. И прежде эту бочку надо наполнить, по каплям. Я не принадлежу к числу тех композиторов, которые черпают, скребут по дну, едва там что-то накопится. Я лучше подожду…
Скажем, вот сейчас я чувствую, что музыка пошла, меня уже буквально мотает от нее. Но пока держусь, хотя знаю: надолго меня не хватит…
Встань и иди
—Масгуда, я, конечно, понимаю что это очень деликатный вопрос, вернее сказать, непрофессиональный, и все-таки задам его. Что же есть ваша музыка — стилизация. Вариации на фольклорные темы? Где в ней кончается фольклор и начинать звучать ваш собственный голос?
—Меня уже замучили этим вопросом… Я уже сказала, что фольклор для меня — это все, даже игра солнечного света на зеленом листочке рождает во мне массу ассоциации, вплоть до того, каким цветом в детстве была намазана ранка на моей коленке. Так и в музыке, я считаю, что нельзя что-то взять из фольклора и “творчески” перенести на нотный лист.
Это, конечно, почти невозможно объяснить, но когда мне задают подобный вопрос, я говорю: представьте, что вам на какие-то доли секунды позволили увидеть своими глазами нечто настолько прекрасное, что вы уже никогда не сможете этого забыть. Это нечто станет для вас воплощением самой красоты. И естественно, что вам захочется еще раз увидеть ее, и вы пойдете и будете искать то место на земле, чтобы еще раз испытать тот же восторг… Моя музыка, если хотите, и есть моя дорога к этому сказочной красоты лесному озеру, которое мне однажды показали. За одно мгновение я успеваю услышать все: саму музыку, ее тональность… А все остальное время пытаюсь лишь приблизиться к ней. Ее невозможно скопировать, но нельзя и сфальшивить — это мне же обходится дороже. Одна фальшивая нота через пару страниц вырастает в громадную проблему и приходится все начинать сначала, с этой самой ноты.
—Масгуда, но почему все-таки музыка? Ведь фольклор — это и живопись, и поэзия. По-моему, вы могли бы стать замечательной драматической актрисой.
Это музыка выбрала меня, а не я ее.. Ведь сам человек мало что решает, чаще он подчиняется стечению обстоятельств.
Моя мама очень красиво пела… Отец даже ревновал ее в такие минуты, боялся, что кто-то еще, услышав маму, влюбится в нее. Он чувствовал, какая это сила… Сам он не пел, в нашей деревенской округе отец слыл прекрасным врачом, хотя высшего образования у него не было. Он лечил людей не столько таблетками, сколько словом, как бы играючи. Одна бабушка мне рассказывала, как пришла к нему, измученная своими болезнями, а он дал ей какую-то белую таблетку и говорит “Встань на заре, возьми еды и ступай к Серебряному источнику (есть такой недалеко от нашей деревни). Помолись там, покушай, запей из источника и иди обратно домой. После этого только примешь таблетку”. Она верила и этой таблетке, и всему, что он говорил, потому и выздоровела. Наверное, и вода в источнике обладала какими-то целебными свойствами, но главное — человек оставался наедине с красотой. Оглядываясь вокруг себя с восторгом, он просто начинал страстно хотеть жить. Отец знал, что говорил…
После его смерти меня увезли в Казахстан к родственникам. Поскольку в свои десять лет я вытянулась во весь свой нынешний рост, меня решили отдать в спортивную школу-интернат. Но то ли сели мы не на тот автобус, то ли вышли не на той остановке — короче, вместо спортивной школы мы оказались на пороге музыкальной…
Как я была серой бабочкой
—Мое детство прошло в Башкирии, у меня и в паспорте записано, что я башкирка… Но голос крови не обманешь, поэтому, сколько себя помню, мне всегда хотелось в Казань. К счастью, здесь была консерватория. И я словно бы опять подчинилась какому-то голосу…
Внешне все складывалось как нельзя лучше: училась с удовольствием, у замечательного педагога Анатолия Борисовича Луппова, передо мной открывались неплохие перспективы… Ощущение, что я на краю какой-то пропасти, прилипло откуда-то изнутри. Я вдруг почувствовала, что вся та красота, которая была вложена в меня и питала до сих пор музыку — она ушла. Я стала как серая бабочка — поникшая, скучная сама себе. Я даже двигаться иначе стала. Раньше я не то бы чтобы летала, но ходила как бы едва касаясь земли. А ту — руки как плети, иду по твердому, и глаза упираются в ту же землю. Однажды поймав на себе чей-то взгляд, я прочитала в нем, какая же ты некрасивая… Вы же понимаете, что это значит для девятьнадцителетней девушки… И этим я себя окончательно закомплексовала..
Это продолжалось долго, очень долго. Хотя окружающие меня люди, думаю, ни о чем не догадывались. Я работала, общалась, улыбалась… И так продолжалось до тех пор, пока не поняла, город — это вампир и отсюда надо просто бежать…
И я стала ездить по деревням, деревенькам… Вернее сказать, вернулась к ним, к “своим” бабушкам, их песням. Но я не просто собирала музыкальный фольклор, я видела, какие прекрасные глаза у этих женщин, сколько в них природной грации, такта.. Нет, я не копировала их, но через эту множественность, как из осколков, и во мне что-то стало срастаться. И сейчас, скажу вам откровенно, я такая счастливая!..
—Даже я заметила эту удивительную перемену в вас. Масгуда, а что, по-вашему счастье?
—Счастье — это когда понимаешь, что жизнь прекрасна. Прекрасна, какой бы она ни была, со всем, что есть в ней хорошего, и даже плохого. Ведь не столкнувшись со злом, не узнаешь истинную цену добра.
Я счастлива, потому что люблю этот мир, людей, каждое проявление жизни. Мне говорят: ты такая, потому что здорова, у тебя ничего не болит… Это правда, но даже если завтра, допустим, мне скажут, что дни мои сочтены — что с того? Ведь я и так знаю, что умру. Между прочим, я много думаю о смерти, волнуюсь перед встречей с ней. Я действительно считаю, что это самый важный момент в жизни каждого человека. И по не так лучше, если бы после смерти я полностью уничтожилась — и телом, и душой. Я просто не могу представить, что может быть что-то прекраснее этого мира — со всеми нашими страданиями, нехваткой денег, нашими морщинами… Я не хочу обманывать себя.
—Из этого можно заключить, что вы не самый религиозный человек. Но вместе с тем, вы преподаете в медресе, пишете духовную музыку…
—Наверное, как и многие, я пришла к убеждению, что Бог во мне. И благодаря именно тому, что в свое время мой интерес к религии был отнюдь не праздным. И вот, когда я в это вовлеклась, начала читать суры, встала на намаз, одна очень религиозная женщина, которая давно знала меня, знала что любому занятию я отдаюсь полностью, без остатка — она-то сказала мне: “Остановись!” помню, и вправду было такое ощущение, что из меня душу вынули и повесили ее как есть, голую, на ветру… Иными словами, к тому времени душа моя стала настолько ранимой, что, едва начав читать суру, я обливалась слезами. А та женщина опять мне говорит: “Так нельзя. Я понимаю твое блаженство, но и ты пойми — ты не одна в этом мире, и когда люди заметят, что ты не такая, как они, это может плохо кончиться. В конце концов тебя просто упекут в сумасшедший дом”. И я не сразу, трудно выходила, но все-таки вышла из этого состояния.
—Сейчас вы всерьез занялись наукой, собираете материал для диссертации… не боитесь ли вы, что это “засушит” вас как художника? Зачем это вам — при вашей интуиции, непосредственности?
Я боюсь снова уйти в беспредел…
??
—Да. Я хочу стать нормальным человеком. У меня уже такой возраст, когда надо бы разобраться в своем багаже, разложить все по полочкам. В данном случае я не только о фольклоре говорю, но и о своем внутреннем самоощущении. Я не чувствую своих лет…
—Да кто вам сказал, что это плохо?
—Зеркало… Когда я смотрюсь в него, я же вижу свои морщины, вижу и понимаю, что всему свое время. И та безоглядная радость, тот восторг, которым я живу до сих пор, сорокалетней женщине уже просто не к лицу. Надо набираться мудрости, приводить все в соответствие. Пора понять, наконец, что все намного проще и всему, даже самому иррациональному, есть свое объяснение.
Поймите, от того, как я чувствую, воспринимаю фольклор, пока хорошо только мне одной. Во всяком случае, если кому-то и нравится моя музыка, то это происходит как-то спонтанно, помимо моей воли. А я чувствую себя уже достаточно сильной, и в творческом, и в личностных планах, чтобы сознательно участвовать в этом процессе, а не полагаться только на интуицию. А для этого нужны знания, много знаний…
—Масгуда, а как ваша семья — муж, сыновья смотрят на то, что у вас остается не так много времени, чтобы побыть просто мамой, просто женой?…
—О, вот с этим у меня никаких проблем. Мой культ в семье сотворили мои же мужчины. Они меня просто балуют. Не тем, конечно, что не чураются любой домашней работы, а своим отношением. Их понимание, уважение для меня самая большая опора в жизни.
Наверное, я действительно избалована — родителями, своей семьей. Избалована даже теми, кто меня не любит, и не скрывает этого. Не замечай они меня вовсе — вот это было бы обидно. А неприятие — это тоже признание, тоже показатель значительности человека. И порой даже убедительней, чем славословие.
Пою и вижу одно: Млечный путь
—Когда-то я тоже переживала, если мне говорили, что я что-то не так с точки зрения техники, теории. Да и я сама ощущала этот внутренний барьер между тем, что можно и чего нельзя. А теперь я могу тянуть свой звук и пять минут, и дольше, хотя меня учили, что это неправильно. Но мне так нужно! В это момент я, может быть, вообще не о музыке думаю, а о том, что вот он, Млечный путь, передо мной, тянется от одной звезды к другой. Вот я его и тяну…
—Вы удивительно поете!…
—Своим девочкам в медресе я говорю так: пение — это долгий плач, а плач — это долгое пение. И это не образность, а совершенно доказанная вещь. Я сама экспериментировала и убедилась: когда человек поет, когда плачет, у него в горле возникает одна и та же ситуация. Поэтому пение, уж поверьте мне, прекрасное средство против стресса. Это все равно, что выплакаться.
—В своей музыке в часто используете вокализы и вообще много пишете для голоса и хора. При чем самая большая удача для слушателей, как я поняла, если вы и сами же поете. Вы это делаете для души или в силу необходимости, потому что вас в чем-то не устраивает пение профессионалов?
—Нет, у нас есть замечательные певцы, и когда я пишу для них ноты, я знаю, что они споют так, как мне надо. Но есть вещи, вернее, какие-то кусочки, в музыкальном произведении, которые я даже записать не могу, а только показать. Иногда один такой звук способен вывести слушателей из равновесия. Профессионалу, чтобы произвести его, иногда просто надо забыть, что он профессионал, то есть не думать об экспозиции, кульминации, дыхании, наконец. Конечно, не каждый может себе это позволить. А мой голос — это мой голос, я пою и ни о чем другом больше думаю.
Говорят, у меня мистический голос… Не знаю, по-моему, слишком низкий для женщины, и только в этом его исключительность. Как бы то ни было, я не ставлю пение себе в заслугу, с таким голосом я родилась.
Терракотовое солнце
—Ваша музыка глубоко национальна по духу, и это так же очевидно, как и то, что специально вы к этому е стремитесь, просто чувство национальной принадлежности сильно в вас самой. Да и вы как-то обмолвились, что ваша музыка Восток не удивила бы… И все-таки, что вам дает ощущение своей нации, если это не религия, не какие-то бытовые устои?
—Первое, что человек слышит, покинув утробу своей матери, и последнее — то, как обставляется его уход из этого мира — все то, что было между этим формирует в каждом из нас менталитет нации. Песни, присказки, традиции, цвета… К примеру, каждая нация красит свои дома в тот цвет, каким воспринимает солнце. Это лишь на первый взгляд солнце для всех желтое. А вот для шведов, скажем, оно терракотовое. Сначала, они удивились, когда я сказала им об этом, а потом задумались. Или у нас, татар, есть поговорка: “Не кричи зелено-голубым цветом”, то есть не озлобляйся, не порти другим настроение. Ведь цвет — это именно настроение, и он очень много говорит о мироощущении нации.
В силу этого и моя музыка, наверное, отнюдь не космополитична. Она выражает мою суть, а я - дитя татарского народа. Я воспринимаю мир в таких же цветах, я вдыхаю тот же аромат, я знаю над чем мой народ смеется и плачет. То и мой смех, мой плач.
К слову, я не обольщаюсь тем. Что в некоторых европейских странах сейчас возник интерес лично к моей персоне. Я понимаю, что интерес не только и не столько ко мне, сколько к моей нации, ее культуре. Но поскольку именно моя музыка в какой-то мере этот интерес спровоцировала, значит, что-то от моего менталитета передалось и ей. Действительно, специально я к этому не стремилась, но и не стыжусь, когда меня называют национальным композитором. Да и как не гордится этим? Ведь, в конечном счете, я тоже звено, соединяющее цепочку времени. Если вдуматься, то все прошлое моего народа — это прямая дорога ко мне. Сколько же всего должно было случиться, чтобы я, наконец, появилась на свет. И каждый раз, когда я пытаюсь представить эту бесконечную череду судеб, то вновь и вновь говорю себе: какая же ты счастливая…
Ольга Стрельникова
Республика Татарстан, 1996, 6 января.
|